Y.N. Zassoursky online

У мамы Светланы, моей жены, было несколько сестер, и мы к ним ездили в гости. И вот в Москве жила сестра Екатерина Иннокентьевна – сестра Елены Иннокентьевны. Ее попросту звали тетей Катей. Она была специалистом по ветеринарному делу. Лечила всяких зверей: собак, кошек. Но в основном - лошадей. Она была ветеринарный врач и преподавала в институте ветеринарном или по мясной промышленности, где много этого скота всякого. Очень остроумная была женщина, веселая. А ее муж Валентин Павлович, тоже очень веселый человек, играл, по-моему, на баяне. Он тоже любил очень лошадей и был главный ветеринарный врач ипподрома московского. И с ним я ходил на ипподром. Там он научил меня различать лошадей, я даже делал ставки, но всегда, в конце концов, проигрывал. Работникам ипподрома было запрещено ставки делать, он этого закона не нарушал и сам не играл. И мне советов не давал. А чего там давать – они не помогут. Там решали все закулисные сделки. Эти жокеи, наездники, и вот эти самые, в качалках которые ездят, они все сговаривались. И когда лошади перед заездом проезжают, смотр такой, любители засекают секунды, какие они показывают сначала. И ставят на самую резвую. А они договариваются, какая лошадь придет первой. И если кто-то сумеет узнать, как они договорились, он может выиграть. А так выиграть почти невозможно. Ну, конечно, бывают такие бега и скачки, где ничего не сделаешь, потому что там большие призы, и престижные очень. Там невыгодно договариваться, да и опасно это. И там все-таки самый большой интерес – выиграть. А выиграть, договорившись, – это всегда ненадежно. Лошади очень красивые, бегают красиво, и скачут, и возят эту коляску – качалку. Тоже очень красиво.

А сам я за всю жизнь ездил только один раз верхом. Был случай такой. Когда открыли московское метро. Дед мой и бабушка меня тогда взяли. Но бабушка не пошла тогда, она отпустила меня со своей сестрой. И вот мы втроем с сестрой бабушкиной были. Потом я остался в вагоне. Я кричал, шумел, что они меня бросили в метро. Вышел на следующей станции, потом меня «опознали». И они, чтоб меня успокоить, купили мне билет на пони, и я сел верхом на лошадь в возрасте шести лет примерно. И был очень горд – проехал по Новинскому бульвару. Тогда там были небольшие дома, и был, как на Елисейских полях, сквер вдоль всего Садового кольца. И только по краям сбоку были проезжие части, по которым ходили трамваи. Главный трамвай, который ходил по кольцу, назывался «Б». Он объезжал все Садовое кольцо. Можно было на него сесть и проехать. Но нельзя было на одном билете проехать, потому что тогда билеты продавали на количество остановок. Поэтому все равно надо было платить за все остановки отдельно.

А вообще я познакомился со Светланой после того, как произошло несчастье, умерла моя бабушка. Это был 51-й год, мне было 22. Та самая бабушка, которая плохо слышала. Она меня учила есть все, что есть на тарелке: «Пешка, ешь». Вот она умерла, и я был в нервном расстройстве, бабушка была очень такая для меня близкая. Когда мы приехали из Барнаула, она еще попала в больницу. У нас подвал был в доме, и там что-то хранили. Он был открыт, и она туда упала и сломала ногу. Я ее тогда вытащил, и отправил в больницу. Эта бабушка была для меня очень близким человеком. И когда она умерла, это было своего рода напряжение. Светлана Александровна жила на Щерепихе, это деревня на берегу Москва-реки, напротив Филей. Там у них был дом. Этот дом был типа барака. Я не знаю, откуда он взялся. Но это был хороший большой дом, все в нем было, и печка была. Там жили еще две семьи. Коридорная была система. Но, тем не менее, у нее были очень интересные родители, особенно папа. Он был добрейший человек, добрый-добрый. Александр Иванович его звали, милейший человек. Тоже много интересного обо всем рассказывал, но не все рассказывал, что мог, об этом своем семействе. А потом мне рассказал больше его брат Яков Иванович. А мама была учительницей. Тоже добрая, прекрасно готовила, и очень хорошо ко мне относилась, и кормила меня всегда очень хорошо. Елена Иннокентьевна ее звали. Может быть, она немножко строгая была. Поэтому она своих детей немножко поругивала и заставляла вести себя хорошо даже во взрослом состоянии. Была Светлана, и у нее брат был Саша, Сан Саныч. Тоже был любопытный человек. Он воевал, был на Балтийском флоте минным тральщиком. Это ужасная профессия, потому что у них были небольшие такие суда – катера, которые вылавливали бомбы морские, мины. И почти все они погибали. Но он выжил на войне. Его фото однажды напечатали в газете: он с миной, которую они достали и разминировали. Вот он был хороший человек, очень хороший человек. Он относился к Светлане критически. Когда уже свадьба была, он и в этот день он говорил: «Яся, что ты делаешь! На ком ты женишься! Подумай. Не делай этой глупости. Я тебе говорю». Он очень упорно мне говорил, видимо, она ему досадила ехидством своим. Александр Александрович – брат старший, она младшая. И у них огромное количество родственников в семье: в Курске и в Москве были родственники – и по всей России. Разные очень приятные среди них были люди из разных сфер. А Светлана Александровна, конечно, занималась, учила, зубрила все и была большой отличницей. Она поступила в аспирантуру позже меня, я поступил в 48-м году, а она только в 50-м окончила университет. Мы фактически познакомились толком в 50-м – в 51-м годах. А поженились в 52-м году на Красную горку. Это было, если я не ошибаюсь, 26 апреля. Официальная свадьба была. А зарегистрировались мы без свадьбы 25 числа. Это было в ЗАГСе на площади Восстания, рядом с кинотеатром «Баррикада». Это был кинотеатр очень близкий, потому что я с детства ходил туда смотреть фильмы всякие разные. Свадьба - это было тоже особое мероприятие. Светлана позвала всех своих приятелей, у нее огромное количество было приятелей со всех факультетов: с филологического, с химического, с юридического – каких только у нее не было! И подруги были. Собственно реально близкой была подруга Тамара Аслангиреевна – тоже очень ехидная женщина, полуосетинка, полурусская. И соответственно мы 26 стали отмечать эту свадьбу. Ну, я никак не мог выбраться из дома, и уже время подходило к концу. И тут мы пошли, я не знаю – я там не был, но они стали говорить, не сбежал ли я. И когда я шел к себе на свадьбу, мне попался, естественно, Сашка – брат. Он сказал: «Ты что же, все-таки пришел? Что ж ты, дурак, не сбежал!» ну, тем не менее, он пил и веселился вполне. И, в конце концов, эта свадьба произошла. Было тепло уже и некоторые пошли купаться на Москва-реку. В общем, это продолжалось очень долго. А до этого, когда мы расписались, все было очень чинно. Мы пошли, значит, там была такая «Деревяга» - павильон деревянный, где продают вино алкоголикам, и они выпивают по рюмочке. Мы там купили портвейн «Юмалак», узбекский портвейн. Выпили по поводу регистрации брака. Это все можно проверить. У меня в паспорте отмечена эта дата.

Светлана была тогда аспиранткой, а я уже работал. Работал я тогда в издательстве иностранной литературы, ездил из дома на трамвае. Я жил ведь в Кабанихином переулке. Оттуда я шел дворами до трамвая, доезжал до Белорусского вокзала. А там ходил пятый трамвай, который привозил меня к Новоалексеевской улице на Проспекте Мира. И там я пешком шел в издательство, оно помещалось на этой улице, близко к железной дороге. Там была редакция художественной литературы, где я был научным редактором. Это была первая моя работа. Я начал работать 29 октября 51-го года, в день рождения. Я еще не был отчислен из аспирантуры.

Девичья фамилия жены – Ширмаева. Она так и носит девичью фамилию, мою она фамилию не взяла. Да я и не настаивал, и мы не собирались этого делать. Это не имеет смысла, потому что мы же работали в близких отраслях, в литературе, литературоведении. Это глупая очень ситуация. И так знают, что муж и жена, еще одна фамилия, только неприятности. И вот я пошел работать. Редактировал книги разные, и у меня были очень интересные иногда работы. Например, я редактировал переводы Кашкина. Иван Александрович Кашкин переводил Хемингуэя. В этом случае он переводил книгу Ллойда Брауна «Железный ворон». О негре, которого посадили в тюрьму. Он очень интересный переводчик был. Чтобы переводить точно, он составлял модель того, что происходило там, и язык, разговор был подчинен той обстановке, которую он создавал на основе очень внимательного изучения текста. Он был и остается лучшим переводчиком с английского языка, на мой взгляд. Есть, конечно, переводы Корнея Чуковского, его брата, и его сына Николая Корнеевича Чуковского, но он был блестящим переводчиком. И был еще другой переводчик Виктор Федорович Кельин – переводчик с испанского. Очень интересный человек. Он знал Испанию, был там даже во время войны. Рассказывал сплетни про Кольцова, которого после возвращения из Испании посадили. У него была своя версия по этому поводу. Там было достаточно интересно. Версия у него была такая, что, когда тот ехал через Чехословакию, то встретился там с какими-то немцами, и, будто, они его завербовали. Это, конечно, ерунда. Что касается Светланы Александровны, она окончила когда аспирантуру, пошла работать в академию наук, в институт славяноведения в этот самый, в котором до сих пор и работает. Там она стала заниматься историей чешской литературы – это ее профессия. Но, кроме того, она много делала переводов, работала как переводчик. На съездах, в ЦК она переводила. И много ездила с разными делегациями как переводчица. Поэтому она великолепно знала и знает чешский язык. И чехи часто говорили, что она просто чешка. У нее были хорошие способности к языку, она и сейчас говорит хорошо. А тогда учили язык не так, чтобы очень хорошо, на филологическом факультете. И в этом смысле она была очень талантливой. Но она и писала много и достаточно интересно, и переводила.

Девочек, с которыми я учился, я слишком хорошо знал. Им нужно было помогать. Учил русскому языку некоторых. А вот здесь, на филологическом факультете, было дело очень серьезное. Светлана Александровна висела там на доске почета. Выдающийся комсорг! Или выдающийся комсомольский руководитель, что ли, я не знаю. Висела на доске, очень симпатично, кстати, выглядела. А потом у нас было комсомольское собрание, и был скандал. Ее хотел Бочаров, ее друг большой. Бочаров – это наш хороший знакомый, тогда он учился тоже со Светланой на одном курсе филфака. Он был секретарем сначала курсового бюро, а потом факультетского. И он очень хотел, чтобы Светлану избрали вместо него секретарем комсомольского бюро. И вот стали избирать, а ее не избрали. И было очень это обидно и жалко. Несправедливо. А не избрали из зависти, что хорошо учится, все у нее в порядке. С другой стороны, она ни в каких компаниях особых не состояла и была очень остра на язык, ехидна. Таких не очень любят, языкастых, я думаю, поэтому. И она очень не любила всяких таких людей, которые, с ее точки зрения, недобросовестны. Ну, например, любили подсказки, списывать, что-то там еще. Она занималась очень усердно и упорно. Считай, как в школе ботаник. Кто к ботанику хорошо относится? Директор школы и классный руководитель. Так и она. И страдала исключительно за честность и открытость своего взгляда. Как говорят иногда, правда хуже всякой клеветы. Или правда глаза колет. Есть масса русских поговорок, которые утверждают, что есть великий смысл в том, чтобы не быть таким уж пунктуальным. Она была пунктуальной и всяческих этих не любила, хотя и над ними не то, чтобы измывалась, но относилась к ним очень критически. Первый раз я ее увидел на доске почета. А я уже был аспирантом, но это не значит, что она была моложе меня. Она была старше меня, и до сих пор  старше, вот  ведь в чем вопрос. А познакомились мы с ней где-то на собрании. У нас были аспирантские, комсомольские собрания. Там мы были. Потом ее-то и не избрали в комсомольскую эту организацию аспирантов. Там познакомились. Разговаривали с ней. У нее очень интересная тема была по чешской литературе. Я тоже стал учить чешский. Она меня учила чешскому языку, очень забавно. Общение началось с того, что мы разговаривали, а потом всякая общественная работа. И вот она меня учила чешскому языку, а ее пытался английскому. Конечно, дело безнадежное, но что делать. Все-таки она знает английский, а я по-чешски кое-что понимаю. Это ей не нравится, что я понимаю по-чешски. Потом я учил ее английскому языку. Я занимался американской, конечно, литературой, а она занималась чешской. Это очень разные вещи. Но там были и интересные моменты. Я познакомился с таким чешским поэтом, как Гавличек Боровски. Это поэт очень интересный, он жил в Москве в 30-е годы, и дома у Погодина работал учителем, детей учил. Профессор Московского университета Погодин был историком литературы. Он был известным литератором. И этот чешский поэт у него в доме был учителем. Тогда вообще было принято дома учить. Ну, вот и он там был у него учителем, наверное, немецкого языка, я думаю. Поскольку все чехи любили немцев, и знали немецкий язык, и учили русских немецкому языку. Это хорошо. А он такой был сатирик и высмеивал русскую церковь очень безобразным образом. У него было стихотворение, песня о святом Владимире. Там, где он говорит, что в русской церкви поклонов много. И эти поклоны еще и полезны, потому что излечивают от геморроя, говоря прозаическим языком. А он там это все поэтически изобразил. Вообще интересно. И чехи меня очень заинтересовали, а Светлана была живой очень человек и ехидный. А ехидные, они всегда интересные такие. Но меня это не пугало.

Англичане сказали мне, что, чтобы хорошо знать английский, надо слушать радио на английском языке. А в это время мой папа, дело в том, что он только что приехал из Германии. Отец работал в комитете стандартов, и его направили в Германию в 45-м году. Надели ему погоны подполковника и направили туда, но не воевать, а собирать техническую документацию о развитии техники в Германии. И он там был год почти в Германии, собирал эту технику. А потом приехал, у меня есть, по-моему, где-то фотография отца в погонах, очень хорошо. Но он служил ведь и в царской армии, и в красной армии служил, он был ранен. И это тоже очень интересная история. Я хотел бы сказать, что ухудшились отношения в 46-м году, когда нужно было заключить мирный договор – война-то закончилась, японцев разгромили. И как раз я закончил сдавать экзамены, когда был день победы над Японией. И для меня был большой праздник, потому что я сдал экзамены на аттестат зрелости, получил аттестат зрелости, и японцев разгромили. Ну, и после этого были все время совещания в Москве министров иностранных дел четырех великих держав. Это был наш министр иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов, английский министр иностранных дел, французский министр иностранных дел и американский госсекретарь Маршал. Маршал тогда предложил план Маршала, план оказания помощи России. Вот, собственно, этот наш Звавич, он имел в виду, по-моему, Маршала. Мол, все будет: им банки будут, и ботинки будут. Но это не осуществилось, потому что не договорились. Как раз причиной недоговоренности, и одним из главных моментов, связанных с тем, что наши отношения ухудшились, произошел как раз в августе 45-го года, это взрыв американских бомб сначала в Хиросиме, а потом в Нагасаки. И Сталин решил, что американцы хотят завоевать Советский Союз, и нужно Советскому Союзу приобрести эту бомбу. И вот началась гонка вооружений, она шла под лозунгом борьбы за мир против наноамериканского влияния. Но фактически это испортило отношения. Сейчас можно по этому поводу спорить, но этот спор продолжается и сегодня. Но тогда отношения испортились.

Была девочка, которую я репетировал. Она занималась со мной русским языком, и я целый год ее учил грамматике. У нас были учебники. Бархударов – там такой учебник был. Я тогда был на подготовительном отделении и еще не кончил среднюю школу. Я ее учил, и она сдала на «отлично» вступительный экзамен. Я репетиторством занимался, но денег я не брал. Эта девочка занималась английским языком у моей преподавательницы Любови Александровны Горышник, и она мне сказала: «Ясь, ты позанимайся с ней языком, и будет тебе очень это полезно и хорошо». Ну, хорошо, и я занимался в доме, кстати, у Любовь Александровны. А девочка выучилась, окончила ин.яз одновременно со мной в 47-м году. Благодаря этой истории, я довольно хорошо знаю правила. И когда нужно проверять сочинения, я могу проверять.