Y.N. Zassoursky online

А потом, в 53-м году, Светлана уже ждала ребенка, Ивана нашего. Жили мы тогда там же, в Кабанихином переулке. Одна комната была, мы жили там со Светланой. И жили там же папа и мама. Но они уходили к бабушке, в дедову комнату. Там жили еще моя тетя Маруся, тетя Тоня, еще Майка – моя двоюродная сестра. Было очень много людей. Мы жили так до 54-го года, до того момента, пока не построили Московский университет, частично, первую часть. И ему построили Дом преподавателя на Ломоносовском проспекте, там были квартиры для преподавателей. И мне как молодому преподавателю дали квартиру. Это был дом номер четырнадцать. Вот там мы поселились, и родился Иван. Но рождению Ивана предшествовали всякие очень тяжелые события. Во-первых, у папы произошел какой-то приступ. Потом оказалось, что это аппендицит, ему вырезали аппендицит. Это было в декабре – январе 53-го года. А в марте 53-го года умер Сталин. Это было такое важное событие. А Светлана в это время была в больнице. Были опасения по поводу Ивана, и она была на сохранении. И вот соответственно, мы переписывались тогда всячески, обсуждали проблему со Сталиным. Когда он умер, мы все, конечно, были потрясены. Но я-то не пошел на его похороны. Мне неинтересно это было. А мой приятель повел меня, в конце концов, на эти похороны. Мы дошли до Трубной, а там были всякие безобразия. Толпы собрались провожать Сталина, и была давка, потому что все организовано было безобразно. И много людей очень погибло. Но мы остановились перед Трубной площадью и не попали к вождю. А наша сотрудница, которая училась со Светланой в одной группе, Нина Елкина попала. Она живет, кстати, в соседнем доме рядом с нами. Вот она попала и еле вышла оттуда. И мы с Михаилом Васильевичем Игнатовым, который недавно скончался, это обсуждали. В-общем это бы тяжелое достаточно время для России. Сталин умер, и все изменилось очень сильно. Не до конца, но сильно изменилось, потому что если хотя бы официально считалось, что Сталин – это всегда был культ, то после его смерти вышли наружу всякие реальные дела, связанные с репрессиями. Хрущев об этом заявил, и это произвело очень сильное впечатление на всех. И, конечно, люди разделились на тех, кто верил, и кто не верил Сталину. Я-то, конечно, не очень верил, потому что мой отец всегда с большим к нему подозрением относился и говорил, что этот усач, он плохой человек. И, кроме того, когда я был маленький и жил в Кабанихином, я спалю, а в комнате взрослые разговаривают. Но естественно, я слышу, но не все понимаю. И вот пришел пепин приятель, который его рекомендовал в партию в 20-е годы. Он был арестован и прошел через так называемый конвейер. Конвейер – это такие пытки, когда от одного к другому передавали, следователи издевались, как могли. И вот он прошел и ничего не подписал. И его освободили, реабилитировали, и он рассказывал об этом. Это ужасная история была! Вот, отец к Сталину относился очень критически, и это всегда было известно. Так что у нас в доме Сталина не восхвалял никто, и портретов Сталина не было. У нас был бюст Ленина, который мама, по-моему, купила после смерти Ленина. Это было на самом деле. Но я считаю, что это совсем другое дело. Ленин был в 24-м году. Когда он умер, после революции. Революция – этот особое дело. Там, конечно, всякие перегибы и все прочее, они были, но это было не то же самое, что делал Сталин. Эти все вопросы возникали, когда родился мой сын.

Он появился на свет 22 августа. Он родился, и мы были этим очень озабочены, потому что дитя, и за ним надо ухаживать, его надо выращивать. Покупали коляску. Приходили наши друзья аспиранты смотреть. Приходили. Пугали. Пришел такой Сугинов Константин Валерьянович, муж Инны Ивановны Ванниковой, стал с Ваней играть, тот стал кричать, и это запомнилось очень. Гуляли с ним, в коляске его возили. И я тоже возил.

У меня новая работа была тогда. Я был заместителем декана по заочному отделению. Из художественной литературы я ушел в 53-м (54-м) году. Я ушел из литературы, чтобы работать на факультете журналистики. Они меня позвали читать зарубежную журналистику, и я согласился, потому что я считал, что лучше мне быть преподавателем, чем редактором. Я до сих пор думаю, что это лучше. Я не преподавал зарубежную журналистику, я преподавал историю зарубежной литературы американской и зарубежной журналистики. Помогали ли нам родители? Но как они могли нам помогать? Мама работала заместителем директора издательства иняза, она своими делами занималась, Папа работал в Комитете стандартов. Он приезжал и уезжал, неизвестно когда ночевал, работал там днем и ночью – такой был стиль работы. И как раз, какие там были помощи от них. Нет, никакой помощи от них не было. Поэтому мы наняли няньку, нянька была. Разные были няньки. У Светланы Александровны была нянька Нюрка – такая лихая женщина немножко с блатным уклоном, но очень верная и преданная. Это особая история, и Светлана Александровна сама ее как-нибудь расскажет. А Ванечка рос. Потом мы переехали на Ломоносовский проспект. Там уже было, общество, с которым Светлана Александровна была связана. Гуляла с ребенком, там и другие гуляли. Вот она и писала диссертацию одновременно. Диссертация была по чешской поэзии, по творчеству поэта чешского Станислава Косткиной. Написала диссертацию и защитила ее.